Жизнь на грани

Давайте для начала рассмотрим некоторые факты, которые редко упоминаются теми, кто поет дифирамбы глобализации. В 1990 году отношение объемов торговли за пределы региона к ВВП для Африки составило 45,6%, в то время как для Европы только 12,8%; 13,2% для Северной Америки; 23,7% для Латинской Америки; и 15,2% для Азии. Эти цифры незначительно изменялись напротяжении всего двадцатого века. Средние значения для мира в целом составили 14,9% в 1928 году и 16,1% в 1990 году. 1 

Чем можно объяснить подобную странность: выходит, Африка интегрирована в мировую систему даже больше, чем все остальные развитые и развивающиеся регионы? Конечно, уровень развития, измеряемый в ВВП на душу населения, распределен очень неравномерно и с этой точки зрения, Африка – беднейший регион современной мировой системы, ее ВВП на душу населения составляет только 21% от среднего мирового и 6% от ВВП развитых центров. Следовательно, высокие показатели отношения объемов торговли за пределы Африки к ее ВВП отражают лишь малую величину знаменателя этой дроби. В то же время африканский экспорт (так же, как и импорт) составляют лишь незначительную часть мировой торговли. И это та самая причина по которой Африка рассматривается как несущественный в мировой системе регион, не представляющий большой важности (к ней относятся как региону, без которого мир мог бы легко обойтись).

Концепция, согласно которой страны или регионы определяются как маргинальные, если их количественный вес в глобальной экономике мал, неявно предполагает, что логика распространения глобальной капиталистической экономики ставит целью максимальный рост производства (и, следовательно, торговли). Это предположение совершенно неверно. Поэтому тот факт, что африканский экспорт составляет лишь небольшую часть мировой торговли в прошлом и на сегодняшний день, только уводит в сторону.

Капитализм - это не та система, которая ставит целью увеличить производство и производительность. Капитализм выбирает такие объемы и условия производства, которые максимизируют прибыльность капитала. Так называемые маргинальные страны - это фактически страны, подверженные жесточайшей эксплуатации, и таким образом доведенные до обнищания, а вовсе не страны находящиеся за пределами системы.

Это означает, что анализ должен быть дополнен с других позиций. Относительно скромный коэффициент развитых стран – Северной Америки (Соединенные Штаты и Канада), Центральной и Западной Европы (Европейский Союз, Швейцария, Норвегия) связан не только с высочайшим уровнем развития, но также и с качественными характеристиками о которых следует сказать: все развитые страны исторически строились как самоцентрализованные экономики. Я ввожу здесь очень важную концепцию, которая игнорируется традиционной экономической наукой. «Самоцентрализованная» - это синоним понятия «ориентированная внутрь себя», но не синоним понятия «автаркия» (закрытая экономика). Это означает, что процесс капиталистического накопления в этих странах, ставших центрами мировой системы, всегда был и - я утверждаю, что есть и будет в обозримом будущем – одновременно и ориентированным вовнутрь, и открытым, во многих случаях даже агрессивно открытым (империалистическим). Это означает, что глобальная система обладает ассиметричной структурой: центры ориентированы вовнутрь, самоцентрализованы и одновременно интегрированы в глобальную систему активным образом (они формируют глобальную структуру); в то время как периферия не ориентирована вовнутрь (не самоцентрализована) и интегрирована в глобальную систему пассивным образом (она приспосабливаются к системе, не играя значительной роли в ее формировании). Такое видение реальной мировой системы кардинально отличается от видения, предлагаемого традиционными соображениями, поверхностно описывающего мир как пирамиду, внизу которой находятся страны с самым низким ВВП на душу населения, а вверху – с самым высоким.

Вывод из этих рассуждений состоит в том, что все регионы мира (включая Африку) в равной степени интегрированы в глобальную систему, но интегрированы по-разному. Концепция маргинализации – концепция ложная. Она скрывает реальный вопрос, который состоит не в том, до какой степени различные регионы интегрированы, а в том каким образом они интегрированы.

К тому же, цифры, приведенные выше, показывают, что степень интеграции в мировую систему не изменилась радикально в течение двадцатого века, как предполагается в большинстве модных рассуждений о глобализации. Были подъемы и спуски, но показатели, отражающие прогресс в степени интеграции, затяжные и довольно медленные. Они даже не изменились за последнее десятилетие.

Это не исключает того факта, что процесс глобализации – который начался далеко не сегодня – развертывался на фоне последовательной смены стадий, которые, если рассмотреть каждую в отдельности, качественно различаются по аспекту изменений необходимых для развития центров системы, то есть господствующего глобального капитала.

В качестве основы предлагаемой здесь методологии, мы можем рассмотреть различные стадии интеграции Африки в глобальную систему и определить, каково было специфическое воздействие интеграции на каждой из них.

Стадии интеграции Африки в глобальную систему

Африка была включена в глобальную систему с самого начала построения последней - на торговой стадии раннего капитализма (XVI-XVIII век). Америка, где имела место ориентированная вовне экспортная экономика, была подчинена евроатлантическим торговым капиталистическим интересам. В свою очередь, эта экспортная экономика, сосредоточенная на сахаре и хлопке, основывалась на рабском труде. Следовательно, через работорговлю большая часть африканского юга Сахары была интегрирована в глобальную систему наиболее разрушительным для нее методом. «Отсталость» континента впоследствии - по большей части результат формы «интеграции», которая привела к уменьшению населения до такой степени, что только сейчас население Африки составляет примерно ту часть мирового населения, которую оно составляло около 1500 года. Это привело к распаду ранних крупных государственных организаций, которые сменились мелкими жесткими военными системами и постоянными войнами между ними. Что касается Америки, то меркантилистская форма интеграции в мировую систему разрушила потенциал для дальнейшего развития во многих опустошенных регионах. На протяжении этой фазы раннего капитализма высочайшие показатели роста были достигнуты в таких регионах, как Карибские острова, Северо-Восточная Бразилия и южные колонии Британии в Северной Америке. Если бы какой-нибудь эксперт Всемирного Банка посетил эти регионы в то время, то он написал бы о «чуде» (размеры экспорта сахара из Санто-Доминго на тот период были больше, чем весь английский экспорт) и пришел бы к выводу, что Новая Англия, которая строит самоцентрализованную экономику, стоит на неверном пути. Сегодня Санто-Доминго - это Гаити, а Новая Англия стала частью Соединенных Штатов!

Второй частью интеграции Африки в глобальную систему был колониальный период, примерно с 1880 года по 1960 год. Однажды завоеванный континент нуждался в дальнейшем «развитии». В этих обстоятельствах в дело пошли и рассуждения о мировом капитализме (какими природными ресурсами владели различные континентальные регионы?) и рассуждения о предшествующей истории африканских обществ. Полагаю, что в этом контексте мы должны понять каждую из трех моделей колонизации, действовавших в Африке: (1) торговая экономика, включающая мелкое крестьянство в мировой рынок тропических продуктов, подчиняющая его власти рынка контролируемых олигополий, давая возможность свести плату за крестьянский труд к минимуму и расходовать землю; (2) дешевым трудом путем насильной миграции из других резерваций, ведущих традиционный сельскохозяйственный образ жизни; (3) экономика грабежа, который компании-концессионеры проводят путем взимания налогов с товаров, завозимых извне – там, где местные социальные условия не позволяют организацию «торговли» или наличие полезных ископаемых оправдывает создание резерваций, из которых будут поставляться избыточные рабочие руки. Бассейн Конго принадлежит как раз к третьей категории.

Результаты такого включения в мировой капитализм стали катастрофическими для африканцев. Во-первых, оно задержало на столетие приход сельскохозяйственной революции. Прибавочная стоимость могла извлекаться из труда крестьян и из богатств, предлагаемых природой, без вложений в модернизацию (без машин и удобрений), без реальной платы за труд (воспроизводящий себя в рамках традиционной самодостаточности) и даже без гарантий поддержки природных условий производства богатств (бесконтрольное использование почв и лесов). В то же время этот метод использования природных ресурсов применялся в рамках неравного межнационального разделения труда, сложившегося в то время, что исключило формирование местного среднего класса. Более того, каждый раз, когда последний начинал формироваться, колониальные власти спешили подавить этот процесс.

В результате на сегодняшний день большинство так называемых развивающихся стран находятся в Африке. Страны, которые сегодня составляют так называемый “четвертый мир”, - это по большей части страны, разрушенные натиском интеграции на ранней стадии глобальной экспансии капитализма. Бангладеш, государство возникшее на месте Бенгалии, которая была жемчужиной британской колонизации Индии, - хороший пример. Остальные были и остаются перифериями периферий.

Например, большая часть активной рабочей силы из Буркина-Фасо попадает в Кот д'Ивуар. Если принять во внимание, что два эти государства, составляют сейчас фактически единый регион капиталистической системы, то все показатели “чуда Берега Слоновой Кости” следовало бы делить на два. Эмиграция доводит до обнищания регионы, которые создают ее поток, и таким образом создает расходы на поддержку представителей молодежи, которые упустили момент, когда они уже могут идти на заработки, и поддержку стариков, которые уже вернулись. Эти затраты намного превышающие “денежные переводы”, которые активные эмигранты отсылают своим семьям, почти всегда упускаются в расчетах наших экономистов. Есть всего несколько стран, которые относятся к “бедным”, и не интегрированы или слабо интегрированы в глобальную систему. Возможно, раньше можно было назвать Северный Йемен или Афганистан, но процесс их интеграции идет сейчас, как и в других странах, не давая ничего кроме “модернизации бедности” - безземельных крестьян принимают города бараков.

Слабость национально-освободительного движения и государств – наследников колонизации ведет свое начало из колониальных времен. Эти результаты не были заложены историей доколониальной Африки, исчезнувшей в политическом урагане, хотя идеология глобального капитализма пытается доказать собственную законность на основе этого удобного мифа в соответствии со своим обычным расистским дискурсом. Критика в адрес независимой Африки, коррумпированной политики ее среднего класса, недостатка экономического руководства, закостенелости структур крестьянской общины не учитывает, что все эти черты современной Африки сложились между 1880 и 1960 годами. Не удивительно, что неоколониализм сохранил эти черты. Форма, которую принял упадок, полностью определяется ограничениями известной Конвенции Лома, привязавшей африканские страны, расположенные к югу от Сахары, к Европейскому Союзу. На деле эти соглашения закрепили за независимой Африкой старую роль производителя сырья, в то самое время, когда в течении периода Бандунга (с 1955 до 1975) весь остальной третий мир включался в индустриальную революцию. Они заставили Африку потерять около тридцати лет в решающий момент исторических перемен. Несомненно, представители правящего класса Африки в некоторой степени ответственны за все, что привело к деградации континента, особенно, за то, что они объединили неоколониальный лагерь против стремлений собственного народа, чью слабость они эксплуатировали. Тайная поддержка африканским правящим классом глобальных стратегий империализма является, следовательно, главной причиной краха.

“Развитие” Африки

Отвоевав свою политическую независимость, народы Африки включились около 1960 года в проекты развития, главные цели которых, несмотря на различия в идеологических дискурсах, более или менее совпадали с целями, преследуемыми в Азии и Латинской Америке. Общий знаменатель вполне понятен, если вспомнить, что в 1945 году практически все азиатские (кроме Японии), африканские (кроме Южной Африки) и – с некоторыми нюансами – латиноамериканские страны все еще не имели того, что стоило бы называть промышленностью (кроме шахт, раскиданных тут и там) и являлись в значительной степени крестьянскими по составу населения странами, управляемыми либо олигархами-землевладельцами, либо колониальными властями.

Национально-освободительные движения, несмотря на их великое многообразие, ставят одинаковые цели политической независимости, модернизации государства, индустриализации экономики. Сегодня есть большой соблазн прочесть эту историю как историю экспансии мирового капитализма, о котором говорят, что он выполнял определенные функции, связанные с примитивным первоначальным накоплением, создавая таким образом условия для следующей стадии в которую, как считается, мы входим, и которая характеризуется открытостью перед мировым рынком и конкуренции на нем.

Все освободительные движения в Африке разделяют эту модернистскую концепцию, которую по этой самой причине я квалифицирую как капиталистическую. От капитализма с его концепцией модернизации ожидается порождение отношений производства и социальных отношений, присущих для этой системы: связанных с заработной платой, производственным руководством, урбанизацией, системой образования, концепцией национального гражданства. Других ценностей, характерных для развитого капитализма, например, политической демократии, здесь прискорбно не хватает, а оправдывается это сложностями развития.

Все страны этого региона – и радикальные, и умеренные – проводят выборы по одинаковой системе: одна партия, фарс с голосованием, лидер или основатель нации. Конечно при отсутствии среднего класса бизнесменов ожидается, что государство – включая бюрократов – будет само себя обновлять. Но нередко и появление среднего класса воспринималось подозрительно, поскольку он склонен отдавать предпочтение немедленной выгоде в ущерб долгосрочным интересам строительства. В радикальном крыле национально-освободительного движения такие сомнения становились синонимом изгнания. Радикалы тогда, естественно, верили, что их проект являлся «построением социализма». Позже избавились и от советской идеологии.

Если рассматривать создание национально-освободительных движений, то есть «национального строительства», то результаты в целом являются спорными. Причина лежит в том, что в то время как развитие капитализма на ранних стадиях поддерживается национальной интеграцией, глобализация, действующая на периферии системы, наоборот, ломает общество. Однако идеология национального освобождения игнорировала это противоречие, будучи ограниченной концепцией «компенсации исторической отсталости», и выбирая средством его преодоления пассивное участие в международном разделении труда (не пытаясь изменить что-либо путем отсоединения).

Дезинтеграция, которая имела место, будучи зависимой от специфического характера докапиталистического и доколониального общества, была в той или иной степени драматичной. В Африке, где искусственные границы не учитывали предыдущей истории народа, дезинтеграция, выкованная капиталистическим процессом превращения в периферию, позволила выжить сознанию национальной принадлежности, несмотря на усилия правящего класса, преследующего национальное освобождение, чтобы избавиться от его проявлений. Когда наступил кризис, внезапно прекративший рост прибыли, финансирующей трансэтническую политику нового государства, сам правящий класс разбился на части, которые потеряли всякую законность, основанную на достижениях «развития», и попытался создать для себя новые основания, часто связанные с отступлением к этническим критериям.

В то время, когда некоторые страны Азии и Латинской Америки в течении «десятилетий развития» первой половины двадцатого века начали процесс индустриализации, который дал в некоторых случаях конкурентоспособные на глобальном рынке результаты, «успешное развитие» (на деле рост без развития) в Африке осталось в рамках старого разделения труда, то есть обеспечения сырьем. Страны – производители нефти являются хорошим примером этого. Продажа других минеральных ресурсов, таких как медь, страдала от длительного структурного кризиса падения спроса, но это также видно на примере некоторых «тропических аграрных» обществ, таких как Кот-д'Ивуар, Кения, Малави. О них говорили как о странах, достигших «огромных успехов». На деле же у них не было будущего, поскольку они принадлежали к прошлому с самого начала своего «преуспеяния». Почти все, что происходило в этих государствах, оборачивалось неудачей даже в рамках старого разделения труда. Это имело место почти во всех африканских странах к югу от Сахары. Эти трудности были результатом не «плохой политики», а объективных условий. Например, подобный уровень развития уже был достигнут в колониальные времена, и к 1960 году он достиг своего предела. Именно так было в Гане: Кот д'Ивуарское чудо - всего лишь результат присвоения достижений колониальной Западной Африки.

Конец века

То, что последовало за разрушением проектов национального развития в 1960-х и 1970-х, хорошо задокументировано. Исходной точкой стало резкое изменение баланса социальных сил в пользу капитала, которое произошло в 1980-х. Господствующий капитал, представленный транснациональными корпорациями, перешел в наступление, орудуя в Африке через так называемые программы структурного регулирования, действовавшие по всему континенту с середины 1980-х. Я говорю «так называемые», потому что эти программы были в большей степени конъюнктурными, чем структурными. Их единственной реальной целью было заставить экономики Африки обслуживать огромный внешний долг, который, в свою очередь, в значительной степени являлся именно результатом стагнации, начавшейся в меньших масштабах в развитых странах одновременно с углублением кризиса глобальной системы. В течении двух последних десятилетий века средний показатель роста ВВП упал приблизительно наполовину по сравнению с ростом ВВП за предыдущие двадцать лет, во всех регионов мира, включая Африку и исключая Восточную Азию. Именно в этот период структурного кризиса внешний долг стран третьего мира (и Восточной Европы) стал опасно возрастать. Глобальный кризис на практике характеризовался увеличением неравенства в распределении дохода, высокими показателями прибыли и, следовательно, излишками капитала, которые не могли найти применения для расширения системы производства.

Должны были быть созданы альтернативные выходы капитала, чтобы избежать его обесценивания.

Дефицит США и внешний долг стран третьего мира - реакция на эту систему. Расходы в настоящий момент достигли недопустимых уровней. Каким образом может бедная африканская страна отдавать половину или более своего экспорта только, чтобы заплатить проценты по долгу, и одновременно с этим соответствовать требованиям «эффективности» и «урегулирования»? Давайте вспомним, что после Первой мировой войны репарации с Германии составляли только 7% от экспорта этой индустриально мощной страны. Но большинство экономистов того времени находили этот уровень слишком высоким, а урегулирование экономики в Германии невозможным по этой причине. Значит, Германия не могла прийти к стабилизации из-за потери 7% от экспортного потенциала, а от Танзании ждут, что она придет к стабилизации с потерей60% своего экспорта!

Опустошительные результаты этой политики известны: экономическая регрессия, социальные бедствия, растущая нестабильность, а иногда даже полный распад целых обществ (как в Руанде, Сомали, Либерии и Сьерра Лионе). На протяжении 1990-х показатели роста ВВП в Африке на душу населения были отрицательными (-0.2% ). Такого больше не было нигде в мире. В результате Африка также испытала глобальный упадок торговли. Этот факт квалифицируется как «маргинализация». Вместо этого мы должны говорить о драматической неудачной интеграции в глобальную систему. Традиционные неолиберальные экономисты делают вид, что это всего лишь «трудный переход» к светлому будущему.

Но как это могло быть? Разрушение социальной структуры, рост бедности, регресс в системе образования и здравоохранения не могут способствовать лучшему будущему или оказать содействие африканским производителям, для того чтобы они могли стать «более конкурентоспособными», как ожидалось. Совсем наоборот.

Этот неоколониальный план для Африки на самом деле является худшим образцом интеграции в глобальную систему. Все, что он может – еще больше уменьшить возможности Африки ответить на вызовы современности. Эти вызовы до определенной степени новы, связаны с возможными долговременными эффектами технологической революции (информатики) и через нее с организацией труда, его производительностью и новыми образцами интернационального разделения труда. Необходимо обязательно отметить, что все эти сложности в реальном мире возникают из-за конфликтов стратегий.

В настоящее время оказалось, что господствующий сегмент глобального капитала - ТНК - диктует условия, благоприятные для развития его собственных стратегий. Население Африки и правительства африканских государств все еще не развили своих ответных стратегий, возможно, похожих на те, которыми руководствуются для продвижения вперед страны Восточной Азии. В этих рамках глобализация не предлагает Африке решения ни одной из ее проблем. Иностранные прямые частные инвестиции в Африку незначительны и сконцентрированы исключительно на минеральных и других природных ресурсах.

Иными словами, стратегия ТНК не помогла Африке выйти за пределы модели интернационального разделения труда, принадлежащей далекому прошлому. Альтернатива, с позиции Африки, состоит в том, чтобы объединить экономику и общество, ориентированные на внутренние потребности, с участием в глобальной системе. Этот общий закон верен сегодня для Африки, как верен и для любого другого региона мира.

Сейчас еще слишком рано утверждать, что Африка движется к этой цели. Поговаривают об «африканском ренессансе». Нет сомнений, что победа в Южной Африке, то есть свержение системы апартеида, породила надежды не только в этой стране, но и во многих других частях континента. Но еще нет видимых признаков того, что из этих надежд выкристаллизуются альтернативные стратегии.